Михаил Волков - На румбе — Полярная звезда

— Да-а, задача, — тянет Гарницын. — Ума не приложу, как быть.

Но Климов — человек действия. Ни слова не говоря, он уже пробирается к месту течи. Там не просто жарко. Там — горячо! И Климов чувствует, как в спину ему упирается какое-то пышущее жаром колено. Стиснув зубы, Климов пытается не касаться спиной, но не тут-то было. Он сжат трубопроводами, как тисками. «А-а-а, потерплю, — мычит он и, еще немного подавшись вперед, наконец-то дотягивается правой рукой до течи.

— Разводной ключ, — просит он. — Здесь, оказывается, сальник подтекает. Нужно было повнимательнее посмотреть перед походом. Ведь можно было тогда же и заменить.

Минута за минутой длится нестерпимая пытка. Временами Климову кажется, что он вот-вот потеряет сознание от боли. И в эту минуту он вспоминает отца. В том далеком сорок первом, трижды раненный, он не покинул поле боя, не бросил свой пулемет, выстоял. «А ведь ему, — пронзает Климова мысль, — было куда тяжелей, да и по возрасту в ту пору он был моложе меня. Так неужели ж я сдамся? Нет, ни за что!»

Когда, набив сальник и поджав его до отказа, Климов вылез из этой преисподней, его качало, перед глазами плыли красные круги, тошнота от перегрева подступала к горлу.

Догадливый Друзяка тотчас же набросил на него мокрую простыню и подтолкнул в бок:

— Иди, иди, Сашко, полежи на койке.

Шатаясь, Климов дотащился до кормового отсека и буквально рухнул на койку. Спину ломило и жгло.

«Что там, со спиной? — не успел подумать он. — Да, ладно, пройдет».

В следующую минуту он уже погрузился в тяжелое забытье. И снилось ему, что кто-то поставил ему на спину раскаленный утюг. Он силится сбросить утюг и — никак.

Боль не прошла и потом, когда он проснулся. Однако к врачу Александр не пошел. Более того, когда подошло время, снова заступил на вахту.

Только многоопытного Егорыча, нашего корабельного врача, провести трудно. Узнав обо всем, он-таки докопался до подробностей и немедленно разыскал Климова.

— Ты — молодец, — приветствовал он трюмного. — Как чувствуешь себя?

— Отлично, — стараясь отвечать пободрее, отозвался Климов.

— Ага, так и должно быть, — вроде бы согласился Егорыч. — Я тоже думаю, что отлично, — улыбнулся доктор. — Ну, ну, пусть так, — добавил он и слегка похлопал Климова по спине.

Александра от неожиданности так и передернуло.

— Ну, подними рубаху, — скомандовал Егорыч. Спина Климова была вся в красно-белых пузырях.

— Марш в санчасть, и без разговоров. Герой.

— Да я… — начал было Климов.

Но Егорыч так посмотрел на него, что тот понял — дальнейший разговор бесполезен.

Три дня спина горела, и Климов с трудом передвигался и спал. Потом стало легче.

— Пришел бы сразу, — назидательно выговаривал Егорыч, — обошелся бы одним днем. Здоровьем дорожить надо. И учти, оно не только тебе принадлежит. Понял?

— Так точно, товарищ майор!

— Вот то-то, что точно. А отцу напишем о твоем подвиге.

В этом походе мы приняли Климова в партию. Голосовали единогласно.

Благодарственное письмо в Караганду на имя Григория Степановича Климова ушло сразу же по приходу в базу. Через десять дней был получен ответ.

«Дорогие мои сыны — друзья Александра!

До глубины души тронут Вашим вниманием. Будьте достойны подвига Ваших отцов и дедов. Зорко охраняйте наши рубежи.

Желаю Вам, дорогие мои подводники, обязательно быть бодрыми и здоровыми.

Счастливого Вам плавания! Большого успеха в службе!

НА ПИРС ШВАРТОВЫ БРОШЕНЫ

Как ни продолжителен был поход, но финиш уже близко.

Гигантская дуга нашего пути вот-вот должна сомкнуться. По правому борту показались очертания знакомых побережий.

— Прошли мыс Север, — глядя в перископ, отметил командир.

Всплыли в полночь в заданной точке и донесли по радио об успешном окончании плавания.

Ответ был коротким:

— Следовать в базу.

Отдраили верхний люк, и густой свежий воздух Заполярья хлынул в отсеки. Он был насыщен йодом, солью, морем. Мы жадно глотали его пьянящий настой и никак не могли надышаться. На близких подступах к центральному отсеку уже скопилось много желающих хотя бы на миг взглянуть на мир, от которого мы столько долгих дней были оторваны и к которому мы наконец-то возвратились.

Когда я поднялся наверх, то заметил, что мостик и весь корпус подводной лодки покрыты желтоватым налетом океанской живности — микроорганизмов. Когда командир размашистым движением провел указательным пальцем по слегка скользкой поверхности надстройки, на этом месте тотчас же вспыхнуло слово: «Родина».

Насколько оно емкое, это слово, мы чувствовали сейчас особенно остро.

— Родная база, — взволнованно .выдохнул стоящий слева Семенищев. — Здравствуй, это мы!

И я невольно улыбнулся, вспомнив, как тот же Семенищев, впервые попав на Крайний Север, сказал о нашей бухте, встретившей его особо ярой пургой:

— Ну и местечко. Наверно, во всем мире неуютней нет.

А теперь — «родная база»!

Как же надо стосковаться по земле, чтобы об этих голых, продутых ледяными ветрами скалах сказать так нежно.

Подводники поднимались наверх небольшими стайками, чтобы хоть несколько минут полюбоваться студеным морем. Проходя мимо вахтенного офицера в центральном посту, они перед вертикальным трапом, ведущим в боевую рубку, четко называли свои фамилии:

— Бондарев, Месяц, Фролов, Яхваров…

Вахтенный офицер отвечал коротко: «Добро» и отмечал про себя, сколько и кто наверху, регулируя смену желающих «подышать по-настоящему».

…Несмотря на раннее время, пирс был заполнен встречающими. Подводная лодка развернулась в сторону берега и под острым углом к плавпричалу пошла на швартовку.

И в этот момент оркестр грянул «Варяга». Музыка звучала торжественно и призывно и я бы даже сказал — победно!

— Подать носовой! — перекрывая гром оркестра, прозвучал в мегафон зычный голос командира.

Бросательный конец метнулся к пирсу, и вскоре уже огон носового швартова надежно был накинут на кнехт и закреплен.

— Гюйс поднять! Флаг перенести!

Вот уже металлический трап, поданный с плавпричала, лег на верхнюю палубу лодки. Не дожидаясь, пока его закрепят, командир сбежал по нему на пирс удивительно легко и, стараясь не показать усталости, бедро сделал несколько шагов навстречу адмиралу, четко вскинул руку к пилотке и отрапортовал:

— Товарищ адмирал! Подводная лодка выполнила поставленную вами задачу, личный состав чувствует себя хорошо, материальная часть в исправности.

Адмирал распахнул объятия и на мгновение прижал командира к себе.

— Спасибо, Владимир Алексеевич, мы не сомневались в этом. Поздравляю с благополучным возвращением и правительственной наградой. Постройте экипаж на пирсе.

Потом адмирал приветствовал нас и сказал много добрых слов в адрес экипажа.

— Уверен, что вы и впредь будете выполнять поставленные задачи так же успешно, как выполнили эту!

Началась береговая жизнь.

МЕЧТЕ НАВСТРЕЧУ

МОРЕ

Море я увидел впервые почти полвека назад. Помню, поезд долго вез нас с севера на юг к новому месту работы мамы — на Черное море. Помню, мы с братьями засыпали и просыпались с единственной мыслью: «Какое оно, теплое, сказочное, на берегу которого мы будем теперь жить?»

— Завтра, — сказала мама. — Завтра вы увидите его.

В то утро мы встали пораньше и — сразу к раскрытому окну: не прозевать бы! Уже ощущалось дыхание цветущего юга. Но за окном бежали — лес и горы. Горы и лес. Мы нетерпеливо и напряженно вглядывались в даль.

И все же оно открылось внезапно — за поворотом дороги. И прежде чем я успел поразиться его необъятности, вдохнуть его солнечную свежесть и осознать, что это наконец-то оно, долгожданное, опережая мою радость, в соседнем купе кто-то звонко крикнул:

— Море!

Так это оно! Такое огромное! Ничего подобного мы в жизни не видели. Саша, мой братишка, — мы с ним близнецы — потрясенно шепчет:

— Море…

И оглядывается на меня. Его светлые кудряшки развеваются, а глаза… голубовато-серые, как эта безмерная морская гладь, расстилающаяся перед нами в утренней дымке. Сердце мое переворачивается от какого-то неведомого восторга.

— Вот и Черное море, дети! — взволнованно восклицает мама.

— И совсем не черное, — спорит Саша. — Оно светлое.

Потом, потом я увижу его и черным, и грозным, и исступленным, услышу его штормовые басы и гулкие волны рвущегося у скал прибоя. Но как передать словами то ошеломляющее чувство — от морской безбрежности, ясности, безмятежности, величия, осененных белоснежным крылом парусника. Издали он кажется влитым в зеркало моря. Нет таких слов у меня и сегодня!